По Замоскворечью

Пятницкая улица
Алексей Гусев / Фотобанк Лори
Замоскворечье — параллельная московская действительность. Вроде бы вот оно буквально за рекой, центральнее некуда, но сказать, что похоже на кварталы в пределах Бульварного кольца, никак нельзя. Кажется, начинается прямо в двухстах метрах от Кремля, близко — но так просто и не доберешься. По всем критериям, самая что ни на есть Москва, а приглядишься — как-то уж все не по-московски. Главный замоскворецкий летописец Александр Николаевич Островский писал: «Остановится ли путник на высоте кремлевской, привлеченный неописанной красотой Москвы, — и он глядит на Замоскворечье, как на волшебный мир, населенный сказочными героями тысячи и одной ночи». Сплошная тайна, загадка, двусмысленность.
Странность Замоскворечья объясняется даже не изолированностью, а историей: много столетий это было самое уязвимое место города, в которое неизбежно утыкались недруги, которые чаще всего приходили в Москву с юга. Об этих временах по-прежнему напоминают многие местные топонимы: Ордынка, Крымский Вал, Татарская. Где опасность — там нужна и защита, и потому к XVII веку Замоскворечье почти сплошь состояло из стрелецких и казачьих слобод. Когда при Петре I окончательно исчезла угроза татарских набегов и не осталось стрелецких полков, а столица со всеми своими чиновниками и придворными переехала в Петербург, район стал твердыней московского купечества — и именно в таком виде был увековечен Островским. В советские времена про Замоскворечье и вовсе вспоминали нечасто, поэтому сохранилось тут на удивление многое, а то, что построено, обычно не отличается процветавшим на другом берегу гигантизмом.
Выйдя из метро «Третьяковская», сверните на глухую, тупиковую улицу Малую Ордынку. Сразу исчезают толпы прохожих, движение замедляется, смолкает шум и гул. Буквально в первом же квартале встретится Дом-музей Островского (museum.ru). Если нет времени и настроения на знакомство с экспозицией, размещенной в двухэтажном особнячке, где родился драматург, загляните на пять минут в музейный дворик — тихо, зелено, спокойно. Прямо напротив музея — белоснежное узорочье храма Николая Мирликийского в Пыжах (1670–1672), сооруженного стрельцами из полка Богдана Пыжова. Масштабы застройки вокруг скромные, никак не столичные. Тем массивней на фоне этого провинциального благолепия смотрится стоящая у метро барочная церковь Климента Папы Римского — крупнейший храм Замоскворечья, построенный в 1769 году по скорее петербургскому проекту Пьетро Антонио Трезини.

За храмом бежит суматошная Пятницкая улица, почти непрерывная череда кафе и ресторанов, сквозь которую пробиваются автомобили и автобусы в сторону Кремля. Апофеоза суета достигает у павильона станции метро «Новокузнецкая» — именно на его месте до 1935 года стояла церковь Параскевы Пятницы, давшая название улице. В доме № 12 на другой стороне в 1857–1858 годах квартировал молодой Толстой, только что вернувшийся с Крымской войны и как раз писавший «Казаков».
Влево от Пятницкой отходит Черниговский переулок, который умудряется вписать два резких поворота на 200 метров своей длины. Отмечающая его начало зеленая колокольня конца XVIII века относится к храму Усекновения Главы Иоанна Предтечи под Бором, но само церковное здание куда старше: его построил еще Алевиз Новый в 1514 году, а перестроили в 1650-х годах. Когда-то это был главный храм Ивановского монастыря, но с переносом обители на нынешнюю Ивановскую горку, он стал просто приходским. Напротив — давшая переулку имя церковь Михаила и Федора Черниговских, освященная в честь убитых в Орде мучеников и построенная в 1675 году на том месте, где москвичи встретили их перевезенные из Чернигова мощи.
Свернув вместе с переулком налево, невозможно не заметить в глубине двора невероятно пышное для скромного окружения здание темно-красного цвета с белой лепниной. В его основе лежат палаты начала XVII века, потом это был дом капитана Преображенского полка Василия Ржевского, а начиная с 1720-х годов особняком владели разные купеческие роды. Нынешний барочный декор, как ни странно, относится к 1870-м годам, когда очередной купец решил проявить недюжинную фантазию. Последние 25 лет тут заседают державные патриоты из Фонда славянской письменности и культуры, так что перед домом стоит памятник скульптору Клыкову (говорят, специально изображенному в образе Сталина, даже с трубкой, которую позже убрали во избежание скандала), а во флигеле работает Музей Игоря Талькова.
Тут Черниговский переулок делает второй поворот и утыкается в Большую Ордынку, исторически главную улицу Замоскворечья, по которой теперь — в противовес Пятницкой — пущен основной транспортный поток от Кремля. Пересечем его и углубимся в Кадашевскую слободу, чье название возводят и к русскому слову «кадушка», и к тюркскому «кадаш», то есть «член торгового сообщества». Ее центром когда-то была построенная в 1678 году церковь Воскресения в Кадашах. Можно оценить и необычное завершение четверика тройной короной резных каменных гребешков, и построенную чуть позже колокольню из четырех восьмигранных ярусов — прямо свадебный пирог, а не традиционный русский шатер. Вокруг церкви царит запустение, потому что за этот участок уже много лет идет битва между девелопером, желающим обстроить памятник элитным жильем, и борцами за сохранность архитектурного наследия.

1-й Кадашевский переулок выводит на набережную Водоотводного канала. Он был проведен по старому речному руслу после наводнения 1783 года, чтобы осушить болото, издавна занимавшее правый берег Москвы-реки напротив Кремля. Через канал переброшен арочный пешеходный мост, построенный в 1994 году и игриво названный Лужковым якобы не в честь тогдашнего мэра, а по Царицыну лугу, когда-то имевшемся на этом месте. Мост ведет на Болотную площадь и уставлен специальными металлическими деревьями для того, чтобы отучить московских молодоженов от вредной привычки увешивать свадебными замками его перила. Деревья регулярно спиливают, а на их место просто ставят новые.
Сама Болотная площадь, прославившаяся во время протестных митингов 2011–2012 годов, на деле оказывается автобусной парковкой со сквером, который украшают протокольный памятник живописцу Репину и скульптурная композиция «Дети — жертвы пороков взрослых»: фантасмагорические твари, символизирующие наркоманию, проституцию, невежество, садизм и прочие грехи человечества, смыкают круг вокруг невинной ребятни. Произведение Михаила Шемякина пользовалось столь нездоровым интересом со стороны гуляющей публики, что его оградили высоким забором. Получилось еще более угрожающе и совсем безысходно.
По эту сторону моста лежат Толмачи — слобода переводчиков с татарского, облегчавших взаимодействие московских властей с посланниками из Орды и Крыма. В пешеходном Лаврушинском переулке все здания по правой занимает одно-единственное учреждение — Третьяковская галерея. Купцы Третьяковы жили в Лаврушинском, тут же Павел Третьяков построил в 1881 году здание для своего собрания русской живописи. Век спустя галерея приросла депозитарием, выставочным Инженерным корпусом и отреставрированным зданием церкви Николы в Толмачах (1697), где икона Божей матери Владимирская и прочие святыни хранятся одновременно и в освященном храме, и в музейном зале с правильным микроклиматом. Огромная стройка ближе к каналу — это еще один корпус Третьяковки, в котором обещают внутреннюю улицу, окна в виде картин и прочие странности.
Монументальный сталинский дом № 17 напротив Третьяковки — бывший кооператив Союза писателей, где жили Агния Барто, Ильф, Петров, Катаев, Олеша, Пастернак, Пришвин, Паустовский и Эренбург. Сюда, в «дом Драмлита», Булгаков поселил критика Латунского, квартиру коротого разгромила мстившая за Мастера Маргарита.

Лаврушинский заканчивается пышными воротами усадьбы заводчиков Демидовых и сквером Ивана Шмелева, на углу которого автору «Солнца мертвых» поставлен скромный бюст. Ордынский тупик в глубине сквера выводит к церкви Всех Скорбящих Радости, построенной в 1790 году Баженовым по заказу своего родственника, местного жителя купца Афанасия Долгова. Поскольку она сильно переделана Осипом Бове, от Баженова остались только трапезная и колокольня, зато тут сохранилось внутреннее убранство, а в иконостасе — иконы Владимира Боровиковского.
Дальше путь лежит по Большой Ордынке на юг — вслед за скакавшими по ней когда-то послами в Орду. Минуем шатровую колокольню Пыжовского храма, и довольно скоро по правую руку покажется кирпичная стена с низкой аркой ворот. На вид что-то явно древнее, но на самом деле это вход в Марфо-Мариинскую обитель, основанную в 1909 году великой княгиней Елизаветой Федоровной в память о своем муже, дяде последнего царя Сергее Александровиче, убитом эсэром Каляевым. На углу с Погорельским переулком стоит барочная и радостная церковь Святой Екатерины на Всполье, построенная в 1763–1767 годах Карлом Бланком. Сделано это было по личному указанию Екатерины II, пожелавшей так увековечить в древней столице свое восхождение на престол.
Почти сразу за храмом в Щетининском переулке прячется Музей Тропинина и московских художников его времени (museum-tropinina.ru). Название отчасти обманчивое — помимо работ Василия Андреевича и прочих недворянских художников эпохи романтизма, тут есть и Аргунов, и Левицкий, и Рокотов, и многие другие. История у этого музея вообще крайне необычна для Советского Союза. В его основе два частных дара: наследник купеческого рода полярник и этнограф Николай Петухов завещал коллекционеру Феликсу Вишневскому семейную усадьбу, а тот подарил ее государству вместе с 400 картинами из своего собрания. Правда, есть основания считать, что это был не совсем подарок, а скорее откуп от преследований властей, но домашнему характеру музея это не вредит, тем более, что потомки Вишневского до сих пор живут во флигеле усадьбы прямо за музеем.
По пути к дальнему концу Ордынки у Серпуховской площади стоит обратить на еще одно здание на левой стороне улицы: в перестроенном в 1914 году из кинотеатра «Кино-Палас» театральном зале с первых послевоенных лет работает филиал Малого театра, «Дом Островского». Тут по-прежнему играют «Бедность не порок» и «Не все коту масленица», недалеко уйдя от приемов Яблочкиной и Остужева. Лучшего финала для прогулки по Замоскворечью, пожалуй, и не придумаешь. Странности странностями, но на всякого мудреца довольно простоты.